Философия начинается там, где заканчивается понимание. Она, как ни странно, вся растёт из сократового «Я знаю, что ничего не знаю». Но не из прямого, но из более тонкого, глубинного её прочтения.
Из даже переживания этого, потому что — так уж мы устроены — вербализованное понимание чего-то нами мертво, даже в момент когда мы его в очередной раз прокручиваем в сознании, даже когда хотим пережить, но... не выходит, настрой не тот — если не сопровождается чувственным осознанием этого. Мысль — бледная тень осознания, фиксирующая лишь его место и форму, но не его суть.Если быть достаточно умным для того, то вдруг натыкаешься на стену, за которой
отсюда не может быть познано абсолютно ничего. Это ошеломляет. Как же так? Выходит, если в познании есть предел, то и вовсе оно, по сути, бесполезно? То есть, эта дорога обрывается тупиком? И что же теперь делать?
Что ж, считается, именно
би-гуань, созерцание стены, и сделало Бодхидхарму первым патриархом чань-буддизма.
И главным в этом созерцании предстаёт феномен смерти, понимание иррациональности жизни — как же так, ведь это мандала, песок ссыпается и всё заново, но не пусто ли это? Пусто. Не понимаю. Смертен и напрасен. И даже жизнь, вот такая сейчас явная, яркая, определённо
существующая — по сути, иллюзия, потому что завтра всего этого больше вместе с тобою не станет. Будто и не было.
Ну и не было, значит. С собой это никуда не унесёшь. Сон.
И вот дальше и начинается философия (ну и религия заодно, будучи тоталитарным, социальным ответвлением философии). Попытка представить, что же там, за стеной. Умозрительно выстроить возможные законы построения мира (те из них, что главные, сокрытые), заранее зная, что отсюда никак их не проверить. Стена. И остаётся лишь проверять их в построениях, логикой. Общая формула тут такая:
— есть вот тут что-то, наблюдается;
— а зачем?
— ну а если подумать, зачем это вообще может быть нужно, и как может быть устроено?
— вот такая теория,
создающая осмысленность;
— и теперь ищем в ней логическую безупречность;
— как только находим хоть какую-то нестыковку — выбрасываем эту теорию, значит она неверна, ищем другую.
Обычный строгий научный метод познания. Оперирующий вещами, заведомо находящимися за пределами нашего опыта. Стена.
Но что если, как учит критический метод, усомниться — так ли уж стена и непреодолима? Вероятно. Но не на нашем уровне. Сознание, которое станет способно её преодолеть, будет больше отличаться от нашего качественно, чем мы от мышек. То есть, это уже будут не живые существа, а ангелы какие-то. Вот философы — и есть те, кто стоит на полпути от людей к ангелам. Причём даже неважно как далеко продвигаются. Хорошо уже что тянутся.
Понял три вещи:
- я еще не достаточно умен для того, чтобы вдруг наткнуться на стену, за которой не может быть познано абсолютно ничего;
- даже если познание конечно, не может быть оно бесполезно, оно не для самое себя, и на другом уровне будет другое познание, и и тоже как-нибудь да пригодится;
- философия способствует пищеварению.
Я говорю про трансцендентное — принципиально недоступное чувственному опыту. Если захотите вдруг ради забавы отыскать эту стену, ключи я уже дал там ниже: восточные учения, которые лишь с этим и имеют дело. Кроме, разве, Конфуция, этот в основном прикладной моралью занимался. Ну и смерть. Это штука, которая всё ставит на свои места. Но большинство не знают о ней ничего, сталкивается с этим слишком поздно, когда она уже по-настоящему приходит.
Боюсь, не мое это, путаюсь, сбиваюсь, и сразу вспоминаю личные качества оппонента.
Я на неё наткнулся случайно, ещё наверное в последних классах школы, и сразу как-то даже не обратил внимания. Но со временем ценю её все больше. Разрушение привычной иллюзорной обыденности всего, что происходит.
Из подтехник: сбить компас, заставить себя на время выкинуть сформированную пространственную систему координат, или вовсе отказаться от привязок, или повернуть её, поменять стороны, или засунуть себя в места, где координаты ещё не наработаны. Совершенно другое мироощущение возникает. Чтобы сразу понять, что имеется в виду, достаточно открыть окно и взглянуть на город в зеркальное отражение створки. И сконцентрироваться на том, что ой, это же совсем другое место, с совсем другим настроением — хотя, мы знаем, не поменялось ничего.
И другая, схожая — сбить временные установки. Представить себя и мир вокруг не как все всегда «ну мы же живём в современности, XX-XXI век, вот это всё, бу-бу-бу...», а — в давно погибшем и забытом древнем царстве Китая. Они тоже не считали себя китайцами, как и мы, а просто людьми. И древними они себя тоже не считали, жили, как и мы, на острие времени, в самой что ни на есть передовой современности... Или напротив, воспринять себя в далёком будущем, где мы окружены чудесными, немыслимыми вещами.
И третья, до кучи — постараться понять, что по сути, наша реальность очень, слишком близка к тому, что мы встречаем в наших наиболее ярких, подробнейших, вещественных снах.
Дополните?
То есть, что это я, уже давно и надёжно классифицированные вещи вам пытаюсь описывать, как будто впервые.
Ну и, понятно, не Шкловский всё это изобрёл, а, собственно, первые люди. Или даже ещё не люди. Сознание не люди изобрели.
Кстати, тяга к новым горизонтам, та самая пассионарность™ — то, что в результате и заставило первых людей пойти на север вдоль побережья Африки и, всё следуя по этому побережью, обогнуть Аравию, Индию — и в итоге заселить все материки — думаю, имеет точно ту же природу, что и очарование зеркального мира в открытой створке окна. Кто пассионарен, тот поймёт. Вот что двигало македонян на восток.
Незнакомые городские кварталы (холмы и рощи — у наших первобытных предков) на горизонте, освещённые солнцем, всегда представляются неким Градом небесным, кажется, там живут какие-то другие, счастливые люди. А попадаешь туда — всё то же самое, что и везде. Но не иллюзия ли это?
На смертельной истребительной дороге всё на север —
Вселенская большая любовь